Лямент у света убогих на жалосное
преставление святобливого а въ обои
добродетели богатого мужа, въ бозе велебного
господина отца Леонтиа Карповича,
архимандрита общиа обители при церкви
сошествия святого духа, братьства церковного
виленъского, прав(ославия) греч(еского)
С(вятый) Ероним[1] на Екклесиаста: «Приятелем живота нет пример’я».
Жалосный трен, смутный рытм, нагробок плавливый,
В тяжкий свой день, въ день жалю, въ день свой фарсовливый.
[Собор] Церкви послушных, кгмин света убогий,
Пишет (…)
Μενανδ[ρου][2]. Στοβ[αιος][3]: «Ον οι Θεοι φιλουσιν, αποθνησκει νεος»[4]
Plautus[5]: «Quem Dii diligunt, adolescens moritur, dum valet, senit, sapit»[6]
'Лямент
Поведают, же радость въслед за смутком ходит,
А зъ утехи зъ веселя фрасунок ся родит.
Водлуг слова псалмисты: зъ вечера плач будет,
Рано радост настанет[7], свет смутку забудет.
На том умысл, мысль моя зъ довтепом устает,
Зъгола ли то въсем, во всех и завжды бывает.
Таковы абовем подчас на чловека
Жали, смутки бывают, же их и довека
Ледве может забыти, албо и неколи,
Кгды му[8] штодня новый въ сердцу родят боли.
Речий[9] албо персоны, въ которих кохан’е
Свое мевал по Бозе, любое уфан’е (…).
Болший нам жаль, срожший боль, тяжейшая мука,
Въ одной отца особе зо всеми розлука:
Зъ отцем стада, зъ маткою сирот, вдов упалых,
Зъ сыном Церкви, зь сполъбратом великих и малых.
Обы нам Бог дал очи, где отец наш, мети,
Были быхмо зъ щасливых щасливии дети.
Невымовный фрасунок въ души, въ сердцу маем,
Много мыслий, як почать плакати, не знаем.
Чили як бы перестать, бо вже плачем много,
И над меру, не въ меру, а еднак ничого
Плач наш, плач всих, плач Церкви, плач сирот, вдов болю
Не уймуют, и овъшем зо всих речей молю
До внутръности, до души громадами сыплет,
Ах стогнан’е тяжкое, аж за сердце щиплет.
Первей воды слезами твари умываем,
Первей хлеба въздыхан’ем душу посиляем.
По молитве «Отче наш» отца[10], дети, плачте,
Учителя, учневе, слезами урачте[11]:
Споведника — грешныи, побожныи — раду,
Ялъмужника — нищии, ах, пастыра стаду
Мнишеского зъ прикладу побожности, цноты,
Зъ праци, чутя, молитвы, день и ноч роботы(…).
Чи вас, Парки (еслисте у Бога такими,
Въ живот и смерть можными зъ силами своими),
Образил чим? Над меру питья и еден’я?
Торовал он зо всех вас дорогу збавен’я.
Клото[12], в перъвших срокгая, чому ж ся схилила,
Двигаючи дух его, чомусь, упустила?
Безбожная Лахеси[13], и тысь его нити
Не хотела до конъца статечне довити.
Тыранская Атропо[14], чом;
Клубок веку живота, якобысь не знала,
Же нам много на его житле залежало,
Што вам его от смерти боронить пристало(…).
Въ раннем веку заправды и наш отец милый
Сшел, хотячи выдати зъ душевнои силы
Церкви Божой потомъство духовное зъ роду.
Умер, недозрелого, недошлого плоду.
Добрым нам был. Доброго чому, добрий Боже,
Взялесь от нас без часу? Хто оплакать може?
Потребным был. Чему ж той нас бедных потребе
Не погадаеш, знаючи, же о земном хлебе,
Живы быти не можем[15], присмаков потреба —
Наук Твоих духовных, небесного хлеба(…).
Чемусь отнял? А звлаща, иж таких о мале,
Котории бъ так честне, так побожне, стале
Жили, люд Твой учили. О всесилный Боже,
Судбы Твоих таемниц хто поняти. може?[16]
Отца, матку наболей росказалесь чтити,
Хотячому на земли долголетне жити.
Чи наш отец родичов обоих, по теле
И по духу, не умел шановати? Смеле
Мовим, же был послушным, як Исак Авраму,
Уставичне готов был, бы въ огонь и яму —
Не кинен’е родичов, которих учтиве
Сам погребши, жил по них чисто, святобливе
То — телесных. Духовных як цаловал следы.
Несытым был их наук, их цнот, их беседы!
Слова, шкрипта, образы, живот их пред очи,
В мысли, въ душу и сердце клал водни въночи
Ова зъгола зо всем был добрим нам, всем свету.
Атоли юж доброго межи нами нету.
Знать для злостий, для грехов, за негодность нашу,
Тот церковный учитель перед часом чашу
Смертную пьет, без часу и в силах устает[17].
Домовых всех, подручных и нас напавает
Горкопамятливого пелынного плачу.
Оле плачу! Мы плачем, а в плачу не бачу,
Доступим ли утехи. Хто подставит мехи
Под зреници кръвавыи?[18] Немаш нам утехи.
Полны домы, улицы болю, ох, стогнан’я,
Полны куты жалости, полны нарекан’я (…).
Чого учил. Заисте сам чинил предъ всеми,
Безъ зависти, без гневу зъ обчими, з своими
Жил на свете за светом[19], научил постити,
Дни святыи, праздники честно обходити,
На всеночных молитвах тръвати нетескливе,
Хутне ходить до церкви, жити святобливе.
Грехов споведатися, таемниц Христовых
Заживати начастей справил был готовых[20] —
Што у наших предъ леты было неподобно,
На то душу и сердце отдал всех способно[21],
До того нас, якъ добрый, добре был заправил,
Добрый Боже, всесь то Сам въ нем през него справил,
Хтого ж так доброго от нас одыймуеш,
Добрий Боже, чому нас над меру фрасуеш?(…).
А могла ж быть отмена въ нем? Тому не веру.
Гонение ль тяжкое на правдивых веру
Повстать мело, а емусь того оглядати
Не хотел дат(ь)? Умел он при вере стояти,
Других утвержаючи, готов быть на раны,
Будучи раз оней[22] вязен’ем скараный.
Емусь, Боже предобрий, по его желан’ю
Дати рачил, нас еси зоставил въ вздыхан’ю (…).
Очи его зъ слез плачу вызволилесь, Кролю,
Нам початок до плачу, початок до болю
Учинилесь. А ноги его зъ послизнен’я
Уволънилесь. Певен ест своего збавен’я
Пред Тобою, пред Твоим маестатом въ небе.
Будь милостив. Боже наш, и нашой потребе
Зъ его молитв. Леч, Боже, хто может поняти
Судбы Твой? Мысль наша мусить в них устати.
Его душа, якъ пташок, от тенет таемных
Ловцов ушла, порвала сети засад земных (…).
Леч, о Боже милости, Боже злитован’я,
Зъ жалосного не рачь ся ображат стогнан’я.
Не можем ся утулить, не можем забыти
Его, Тебе зо всех справ годне похвалити.
Тяжкий въ том боль, трудная до згоен’я рана, —
Таемница, розумом людским не подана (…).
Як их много на свете, што смерти жадают,
А вждыж еи въ старости згривелой[23] не мают.
Не суть Тобе, ни собе, ни людем, ни свету
Потребными, згожими — еднакъ смерти нету.
Сто лет и болш въ слепоте, въ глухоте; другии —
В ослабен’ю сил члонъков тягнут лета злии.
Сесь чтырдесту от роду не дошол зуполна.
Оле, смерти срокгая, тожес неумовна (…).
Тепер знаем, якъ была солодка и смачна
Манна его науки, ах, душе невдячна,
По утрате доброго доброть познаваеш,
Рада бысь му тепере, прожно ся змагаеш (…).
Аппетыту кламного, з сумнен’я заразы,
Ижъ нас громил, оттинал душевныи сказы:
Наметности, налоги, духовныи тръвоги,
Тлумил, губил прилоги, просто до дороги
Збавенной провадил. Боже, штось урадил,
Жесь нас з мыслми нашими так сродзе[24] повадил,
Же ся згола отняти нам ни утулити
В жалю своем не можем? Што жъ далей чинити? (…).
Аврааму для пяти перед леты, Пан’е,
Хотелесь дать въ Содоме свое змилован’е.
Чи не было при нашой церкви пяти, Боже,
Справедливых, з которих одни свое ложе
Струменем слез горячих вночи омывали,
Другии сна в тескници очом не давали?
А вждысь то все якъ Творец предивный пребачил,
Въ прозбах наших подобнось зезволить не рачил.
Исусови Навъвину на битве зъ чужими
Будучому, под вечор з променъми своими
Солнцу над бег врожоныи росказалесь стати[25],
Пятнадцать лет кролеви[26] рачилесь придати
До живота, для панъства и для полепшен’я.
Промыслнику добр наших, людского збавен’я,
Владцо смерти, живота, слушне бъ и Леону —
Под час войны противных схизмы Гедеону —
На схилку лет и света еще посветити
Должей троха, поки бы мог выкоренити
Злости зъ сердца озяблых, поки бы направил
Житло наше, до веры кгрунтовне заправил.
Обы еще хоть пять лет — досыть быхмо мели,
Далей быхмо о Твою ласку просить смели.
Не постав нам, Боже наш, за грех нарекан’я
(Жаль наш мовить), не кар нас з такого бадан’я:
Боячимся сыновско Тебе, Творца-Бога,
В долгий[27] живот певная бывала дорога.
Хто над него пристойней, прилежней и милей
Тебе любил, дивился Твоей чудной силе!
Ты Сам сердца скритости чловечии знаеш,
Члены, мозкги, внутрности, кости проникаеш.
Ведать рачиш о его подвигах, о потах
В ночнодневном стоян’ю, о працах, роботах.
Як в винници церковной, з паствы поверен’я,
Всех нас, своих, своего въпрод шукал збавен’я.
Якое он о нищих, убогих старан’е
Мел, о вдовах, маючи и сам выхован’е
Зъ жебранины ненъдзной. Гроша не брал въ руки,
О ялмужну при дверех не терпел докуки.
Хто попросил, казал дать остатнюю шату,
Копу[28] разом и што мел упалому брату.
Мел в реестре, в памяти всех бедных, зболелых,
Слал, навежал штотыдень вдов, осиротелых.
Кгды рек шафар: «Не маш што» — дивился невере.
Ялмужнику подобне Иоанъну в той мере
Так был щодрим. А ведь же голоду неколи
Не узнали братия[29], з так доброи воли (…).
Если будеш рахунок з него за нас брати,
Для его цнот, молимся, не рач нас карати,
Бо был добрым шафаром, урадником верным,
В дарах Твоих был гойным, въ строфован’ю мерным.
Знал час, меру, особу, кому коли хлеба,
Кому мякких потравок легких было треба (…).
Отче, отче, потщися (поневажесь вь славе
Святых божих[30]) меть печу о нас, о забаве.
Сегосветнеи ведаеш клопоты, фрасунки
Знаеш беды, утиски, припадки, трефунки,
Былесь з нами, над нами старейшинъство в духу
Духовных справ маючи. Добрую отуху
При надеи маемо, же нам болш поможеш
Молитвами своими, в бедах нас въспоможеш.
Причиняйся — молися — молимся — о стаде
Своим, чине церковном, о домовом раде
и о нашем пристрастном дочасном мешкан’ю
О збавеньи; абыхмо по рихлом везван’ю
Были годни местечка, хотяй подъ стопою
Ноги твоей, в небе быть навек з тобою.
Аминь, аминь, рач то дать, Боже милосердный,
Просит тебе кгмин нищий, люд у света бедный,
Тот нагробок кладучи пастыреви стада.
Умер отец, опекун, убогих отрада.
Живет з Богом, живет. Бог — вышний оборонца,
Тот нам не дасть в том жалю гинути до конца.
Дасть и слову инструмент, оному подобный[31],
Меймо веру Божую! — Пан на все способный
Не дасть верным над силу покусы терпети,
Не дасть, верте, духовным голодом нам тлети (…).
Голос отца до сынов
Што то за плач, братья наймилшая въ Бозе?!
Што за лямент? Што за гук? Дивно ми той трвозе.
Увы, увы, по ком то? По ком тое кгоре
3 уст жалосных, по ком слез обфетое море?
Зали по мне? Неслушне, российский народе,
Нарекаеш, стыскуеш о моем отходе.
Ям ся смерт’ю на живот неровно дорожший
Над свет[32] хутне отменил, хотяй не дошодши
Лет зуполных. Добре такъ смерть тая пожрала
Живот марный, мне вечный путь уторовала:
Конец сего бедного -- утешного вступом[33].
Што свет мает, меть может, ест робацтву лупом[34].
Щасливый, хто пред смертью смерти дознавает,
Бовем смерти, для смерти, въ смерти не мевает[35] (…).
Абы теж хто жил сто лет, один день жил певне:
Не тот живет, хто живет на свете мизерне,
Леч хто свято, побожне живот свой провадит,
Тому некгды смерть, якъ сон померный, не вадит[36].
Житло наше на земли ровно комедии,
Албо рачей жалосной света тракгедии.
За отнят’ем личины[37], што был кролем, паном —
По-старому ковалем, шевцем, цимерманом[38]
Выйдет дух наш, али ж ти, труп земный, труп гнойный,
Гнюсу, робацтв, мерзячки и брыдкости полный (…).
Хто долго жил, а зле жил, доброго ничого
Не учинил, — мало жил, а был барзо много.
Престанте тых плачов, туги занехайте,
Души моей для свое любый покой дайте.
Долго жити за муку справедливый мает,
Хто ж з розумных, побожных смерти не жадает?
Хто в огнилом, похилом дому жить зезволит?
Хто ся смеле до него на мешкан’е склонит? (…).
Же упадет невдолзе, а его руины
Конец веку ест знаком[39], — не волос седины.
Знаком — валки внутрнии, постронных погрозки,
Знаком — полон, вязен’я, кайдалы, поврозки,
Которими не толко христиан поган’е,
Леч, што тяжша, свои своих, христиан христян’е
Вяжут, вязять, кров точат. Пойзри на суседы,
Што ся деет, якии зо всех сторон беды.
Плачет наша братия, доставшися в руки
Врага креста Христова. И то — не без муки
Домовыи неснаски, ненависть терпети
От своего своему. Близкий конец, дети (…).
Але ми час до детей, до братии знову
З напомнен’ем, зь прозбою обернути мову,
Жебы старост, сивизну облудного мира
Выследивши, дознали, же вже и секира
З давных часов остриться, ест в корен утята
(Неплодному дереву во огни мук заплата[40]);
И жебы в ним юж далей жити не хотели,
До отчизны з выгнан’я охотне ся мели.
До отчизны, детон(ь)ки, квапиться потреба,
Не хочете ль для земли утратити неба (…).
Дайте ж покой, прошу вас, болш мя не турбуйте,
Собе очю, головы, умыслу не псуйте.
О умерлых не тужит(ь) Писмо научило,
Азажте мя згубили, же вам плакат мило
Без престанку? Прошу вас, братия, престанте
Мене плакат, рачей ся до Бога удайте
На молитвы о собе[41], быстре бег короткий
Тут пелькгримства своего збавенными сродки,
Як доселе и чулей, при обоей славе,
И небесной и земной, могли кончит. Въ справе
Житла святобливого, жебы вам Сам з неба
Дал такого пастыра, якого потреба
Церкви Его, през Его собраному стаду.
(До чого теж и я вам даю тую раду,
Жебысте ся на Его презренье спустили,
А кого Он укажет, щире улюбили,
Опустивши старии звычаи, налоги,
Котории зъстручают зъ збавен’я дороги).
А на жниво зо всех мер, зо всех сторон стале
Дозрелой пшеници для зебран’я въцале[42] (…).
Узбройтеся верою, данною от века
Вам от Бога, от Церкви, а[43] всего чловека
Внутрнего и зверхнего духом отновляйте,
Целком себе на службу Богу отдавайте:
Руки в дела добрыи уготовте; ноги —
На проповедь до веры на долгость дороги
По одейстью на он свет[44]; на терпливость злого
В гонении для Церкви, для Христа самого.
Будте духом, умыслом и телом здоровы,
Зовсем на смерть по ненъдзы дочасной готовы.
Богатыи, богатством купуйте збавен’е,
Убогии, з убоства мейте полепшен’е (…).
Можный в копу[45] так держи, жеть[46] Бог дал убогих
На поправу, на окуп злостий твоих многих.
Не ты для убогого — для тебе убогий
Посажон ест от Бога пред дом твой, пред ноги,
Жебысь свои выступки щодробливым датком
Змазал, грехи окупил ялмужны достатком.
Всем то мовлю, заровно слузе, як и пану,
Обрей плъти кондыции вшелякого стану[47] (…).
А найпервей, млоденци[48], до вас моя мова,
Памятайте на мои зычливыи слова:
Яком ся я въ вас кохал, яком вас до цноты
Заправовал, додавал в побожность охоты
Яком громил розпустность, пъянство, злост(ь)‚ сваволю,
Бысте тому дикому коникови в полю[49]
Широкопрестронного омылного света
Не давали виркгати[50], а на свои лета
Молодыи, на силу, на розум, здоров’е
Не уфали, помнечи на оно послов’е:
«Смерт(ь) у зубы не гледить! Болш скурок телячих
Переробят кгарбари, ниж волобыдлячих» (…).
Сами себе во всем вси зо всем в дозор Богу
Отдавайте, шествуйте тесную дорогу[51],
Ведучую до царства небесного миле,
Где Самого всех Творца. и аггелов в силе,
Обачите. Тому вас и я полецаю,
А тым мой день остатний, мову замыкаю.
Епитафион
(…) Зъ земли мертвых, зъ выгнан’я
По пелкгримстве, з мешкан’я
Мизерного, в палацы
Небесныи, по працы,
На роскоши отходит.
В землю живых[52] заводит
Мысли наши. Рукою
Держит кветок, другою —
Книгу, там же — кадило.
Так умереть мне мило
(Мовит до нас) якъ кь Богу
Жертва святых дорогу
Береть. Живот нетрвалый
Значит тот квет опалый.
Книга — чистость сумнен’я
Кажет мети. Збавен’я
В добрых делех чекати,
Заним в небо ступати.
Тело его дол земный
Покривает. Незменный
Кветок дущи — у Бога.
И нам там же дорога
Зъ его молитв готова
Ест запевне. Дость слова.
|
|
Прапануем да спампаваньня!
