отъ столицы патріарха Константинопольского посланъ. Шостае: мовятъ, же бы-мъ чернокнижникомъ мѣлъ быти. Нехай покажутъ, гдѣ-мъ ся того училъ, альбо чернокнижствомъ якую и намнѣйшую рѣчь учинилъ; чого ижъ показать не могутъ, тогды то плонные рѣчи мовятъ. Семое: мовятъ, ижъ бы-мъ хлопца въ Константинополю забилъ. Ино, естли бы то было, тамъ заразъ не стерпѣли бы того: гдѣ справедливость великая, не можно тамъ пѣнязьми платить за невинную кровь, ани своее крови откупить, але за кровь мусила бы его кровь розлита быть. Осмое: повѣдаютъ, же бы-мъ . . . . . велъ милость непристойную зъ солтановою, маткою цесаровою. И на томъ ми великую кривду чинятъ, то на мене взносячи: абовѣмъ солтана, будучи зъ народу христіанского и сама держачи потаемне вѣру христіанскую, нетолько противко мнѣ великую милость показуетъ, але и до всихъ христіанскихъ духовныхъ, отъ которыхъ сакраментовъ поживаетъ, и чинитъ ялмужну великую церквамъ нашимъ, и у многихъ рѣчахъ христіаномъ пожиточна“.
А што ся дотычетъ обмовы пана гэтмановой, теды на то такъ плачу отповѣдь на мову пана гетманову: же будучи ми на тотъ часъ въ земли Волоской, въ одномъ монастыру, кгды было обложено войско Польское и Татары плюндровали землю Волоскую, писалъ до мене Ереміашъ воевода Волоскій теперешній (которого тутъ листы маю) и иныхъ не мало пановъ Волоскихъ, съ плачомъ просячи мене, яко отца, абы-мъ за знаемостью старою, которую маю зъ Синамъ- башею, до него ѣхалъ и его до того привелъ, абы росказалъ Татаровъ прочъ оттягнуть и абы своимъ стараньемъ такъ много душъ христіанскихъ зъ неволи и смерти выбавилъ: абовѣмъ войска Польского ледво могло быть шесть тысячей, а Татарского осмдесятъ тысячей было, которое уже вколо Поляковъ облегло, кромъ Турецкого . . . . . . зъ Синамъ-башою на то тягнулъ, абы уже жадного христіанина на панство Волоское не посадить, ино Турчина. Якожъ за помочью Божою и за моимъ стараньемъ (хвалить ми ся не годитъ) того ся дошло, же яко войско Татарское, прочь оттягнуло, такъ, же и господарь христіанскій, которого Поляцы подали, на господарствѣ зосталъ“.
То теды приватнѣ, двакроть, только предъ шестми сенаторами протосинкгелъ контровертовалъ; а въ сеймѣ публичнѣ жадною мѣрою не хотѣли, абы вси сенаторове на то вотовали и декретъ чинили. Ажъ потомъ, по доконченью сейму, кгды ся уже только сами канцлерове и урядницы зостали, теды тую справу . . . . . Никифоровую и Яновую предъ королемъ его милостью цѣлые три дни розбирано, и . . . слушноѣ причины не знашли, не тылько за што бы смерть поднять былъ годенъ, але и затрыманымъ быть слушнѣ не показалося. Абовѣмъ прокураторъ, панъ Прилѣпскій, который ему приданъ былъ, учинивши предмову до короля его милости вельми хорошую, сумнѣньемъ его обовязуючи, яко маетъ справедливо судити, на трое тую справу раздѣлилъ, чинячи обороны: „первая, духовная, которая ся тычетъ до персоны отца протосинкгела, тая тутъ, милостивый королю, судиться не можетъ, ено у духовного права, гдѣ ему есть властнѣ форумъ; другая, што-кольвекъ ся дѣетъ въ Константинополю, того ваша королевская милость судить не можешъ, кгдыжъ еще Константинополемъ не владнешъ, чого зычу, абы ваша королевская милость онымъ владнулъ на . . . . . . и справы, которые ся тамъ дѣють, судить можешъ. Третяя . . . . . заходило паньство вашей коро-
