зась до Перскихъ границъ досѣгаетъ. Тая теды темностю балвохвалскою пре(д) тымъ была огорнена, и барзо грубыми обычаями заражена, и в спросных злостяхъ ся найдовала… на то(т)же час и с(в)тѣйшый ѳома одинъ з двана(д)цати Хр(с)товыхъ Ап(с)ло(в) до Индїи, для проповѣди збаве(н)нои науки посланы былъ. за помочью теды Божіею и за потверженемъ науки през послѣдуючїи знаки, погански(х) забобоно(в) темно(ст) отгна(н)на естъ и они от балвохвалскихъ офѣръ и службы будучи вызволени до правои вѣры себе прилучили“.
Марнасьць сьвету гэтага і неразумнасьць тых, якія цэняць прыемнасьці дачаснага жыцьця, забываючы на вечнае, аўтор малюе чытачом алегорычнай прыповесьцю гэткага зьместу:
„Тыхъ которые злосливому и окрутному пану служать и которые отъ доброго и ласкавого зъ великого шаленьства отдаливши се, рѣчей дочасныхъ прагнуть и над ними сохнуть и о прышлыхъ намнѣй не мыслять, лечь въ тѣлесныхъ роскошахъ уставичне зоставають, а душамъ своимъ голодомъ гинути и незличоными злобами стиенеными быти допускають, чоловѣкови отъ срокгого еднорожца утѣкаючому подобныхъ быти розумѣю, который голосу ёго и страшного рыканія не могучи стѣрпети, моцне, абы не былъ отъ него пожертый, утѣкалъ: а съ прудкостію бѣгучи, въ великій нѣякій ровъ впалъ и летячи за дерево нѣякое руками ся ухопилъ и оного ся моцно держалъ, на стопню нѣякомъ оперши ся, розумѣючи за тымъ, же вевпокои зосталъ и вшелякого небеспеченства ушелъ. Глянувшы теды обачилъ двѣ мыши, одну бѣлую, а другую чорную, дерева оного, за которое ся ухопилъ, корень уставичне подгрызаючые и праве до конца оное подтинаючые. А за тымъ, позрѣвши въ глубокій ровъ, страшного смока обачылъ на самомъ везрѣнью огнемъ дышачого и срокго на него поглядаючого и страшною пащенкою полкнути пракгнучого. И знову на стопень тотъ, на которомъ ноги ся опѣралъ, взглянувши, обачылъ чотырехъ аспидовъ головами со стѣны выникаючіе: къ горѣ зась позрѣвши мало штось мѣду зъ галузовъ дерева оного каплючого обачылъ. Прото о небеспеченствахъ тыхъ, которыми зъ всихъ сторонъ былъ огорненый и стисненый, понѣхавши мыслити — то есть, якъ его з верху еднорожецъ велце срожачыся шукалъ пожрети: на долѣ зась окрутный смокъ полкнути его прагнулъ: и якъ дерево тое, которого ся держалъ, прудко вжо мѣло быти подгрызеное: ноги зась якъ на слизкомъ и не певномъ ступени держалися — тыхъ, мовлю, такъ великихъ небеспеченствъ запомнѣвши, на малой оного меду солодкости коштованю себѣ забавилъ.
Тое подобенство естъ о тыхъ, которые роскошами дочасного жывота ошукиваютъ ся. Однорожецъ кшталтомъ естъ смерти, которая завше рожай людскій преслѣдуеть и поимати кусит ся. Ровъ зась свѣтъ естъ, который вшелякихъ злостѣй и смертелныхъ сѣтей естъ полный. Дерево тое, за которое ся унявши, руками держимо и которое двѣ мыши уставичне подгрызаютъ, кождого чоловѣка жывота естъ часъ, который ся дневными и ночными годинами скорочаеть и уменшаеть и помалу до посѣканія приходить. Чотыры зась аспиды, людского тѣла съ чотырехъ и непевныхъ елементовъ зложене значать, которые кгды ся въ своемъ порадку не заховають, и помѣшають, тѣлесное зложене розвалет ся. До того огнистый онъ и окрутный смокъ, страшное пекелное черево прызначаеть, которое тыхъ приняти прагнеть, которые дочасные роскоши над прышлые добра
