щемъ знай махаить и туды, и сюды, прямо подъ носъ ближающимъ подступаить. Жарили, жарили, тады стали, а жулейки я скрипки давай сами по сабѣ разныя штуки выводить. Выводють, скуголють. И труба къ имъ помалу пристала. Я-жъ думаю: вотъ табѣ разъ! Свели на быки… Ажъ сичасъ тый самый кнутовищемъ якъ махну́у къ тому, што на концѣ сидить, а тый размахнууся балдавешкой, да якъ дась по поудежку, а поудежить — лопъ, лопъ, лопъ!… Ажъ прямо у пятки болить. Подъ конецъ же, якъ разошлися, якъ сыпнули, скорѣй, скорѣй, енъ кнутовищемъ жаріу, жаріу и — бацъ! Стали усѣ и стоять…
Паны ти былн? Да такъ што усе паны. Зъ нашихъ, Зъ мужиковъ, не видить. И я достукауся за тое, што Симоновы болоты надѣ́у и у Трохима ботовъ доста́у. Ни усякаго и пустють. Гдѣ я сидѣу? У верху. А у низу — паны, на землѣ знацца, на стѣнахъ — паны. Ябъ на стѣнахъ? А такъ, ежели, напрамѣръ, прибить Къ стѣнамъ карзинки и у карзинки наторкать разныхъ пановъ, а у стѣнѣ зробить вокны, а у вокнахъ двери, а черезъ двери ходъ. Дыкъ вотъ ты, напр., сидишь у карзинки, а захотѣу вонъ, отперъ — и вали, куды хочешь… Табѣ смѣхъ, болото ты!… Только у низу паны найбольшн зъ мужчинъ, у переди зъ лысыхъ боли, тады зъ войско́выхъ, зъ урядинковъ, зъ приставовъ, а на стѣнахъ паны съ панятами и зъ жонками. Али надѣты уси, — волкъ ихъ зъѣшь, — ловко. Правда, тонковаты троху зъ боковъ, али ннчего. Усе боли у чирвономъ, а руки голы, якъ вотъ, коли дежу мѣсють бабы и такъ коло шей ни въ застежку, на головѣ волосы помеломъ, а самн фуфыруцца, смяюцца, глазами во гэдакъ, а тым, сзаду што стоять, — у ихное вухо нѣшто шепчуть. Тамъ жа на корзинкѣ ящики отъ табаки, изъ тыхъ ящиковъ пани потроху беруть и помалу каштують у прикуску.
Тады што было? Тады якъ сыгралн троху, кажиный пошоу отдахнуть и я драбанӱу. Усе боли коло боку держу и усе вижу. Паны лупють у харчевѣ[1] и тычасъ за горѣлки. Правда стибають лоуко. Только не такъ, якъ у насъ: у насъ боли прямо зъ горла да у горло. А тамъ килишки, и закуска, и рыжій че-
- ↑ Въ буфетѣ.
