Очерки изъ жизни бѣлорусской деревни (1899)/Въ губерню съ бумагой
| ← Сценка съ натуры | Въ губерню съ бумагой Апавяданьне Аўтар: Аляксандр Пшчолка 1899 год |
Изъ жизни Лепельскихъ крестьянъ → |
| Іншыя публікацыі гэтага твора: У губэрню з бумагай. |
Прапануем да спампаваньня!
ВЪ ГУБЕРНЮ СЪ БУМАГОЙ.
(Разсказъ бѣлорусса).
Я вышау зъ машины, да по кайлидору таскауся-тискауся я вытиснууся къ тымъ, што съ бляхами на шапкахъ. Гляжу, а гэты самыи (съ бляхами) лѣзуть къ панамъ: къ гостинцу, кажуть къ гостинцу!… А паны на коневъ[1] да по конямъ, да драла домовъ. Я ета глядѣу-глядѣу и вижу стоить посередъ городу (огорода) якъ быццамъ поумисокъ большій, але табѣ миса круглая, якъ рѣшето[2]. Я подайшоу къ гэтой мисѣ. Гляжу: нѣшта жидкая. Думаю: карасина, поспытау нѣ — вода. Тады я давай мижа пановъ тискацца. Гляжу — на улицѣ кусокъ маштны. Эге-ге, кусокъ мусить оторвауся отъ большій! Нѣ вижу гэтый самый кусокъ за дротъ[3] держицца. Я кажу: што гэта? А жидъ кажить: гэта трамбонъ. Подойшоу я упередъ — урядникъ[4], подойшоу назадъ — урядникъ поглядѣу у вокны — паны сидять. Тады я думаю: дай пощупаю коло боку. Я ета руку къ ему, а енъ званкомъ дзынь! И — шшш! пошо́у, якъ быть его хто потягнуу… Я за имъ. Гляжу, ажъ другая машина шипить прямо на мене и урядникъ держить у рукахъ ти то кочергу, ти то шворенъ. Тады, якъ крутнѣть тый кочергой, а машина стала и стоить, а паны изъ яе якъ посыпалися, усе равно, якъ бобъ. Пошли тогды хто къ сабѣ. Тады нѣхто мяне якъ драганӱу у бокъ, а я его, знацца у бокъ, а урядникъ якъ крикнуу на мяне, яжъ не споровауся, да давай тискацца промежъ пановъ, да якъ шарахну прямо къ мосту!.. Али мостъ, паночекъ, вотъ мостъ, дыкъ мостъ! Дай Божа и по вѣкъ такіи мосты. Жарты высочина! Растягнууся съ горы на гору и николышицца. Ну н желѣззя жъ уперли у яго! Гэтаго желѣззя до вѣку хапила бъ не то што на наши Крамзюльки а и всему обчеству по горла бъ хапила бъ! И не то, што хапила бъ на лемеши а и на ножи, н на пешни, и на обручи, и на топоры. Жарты состроить такую чугунку! Тутъ не съ простыхъ хто робіу. Къ гэтой работѣ нашему Симону и не близко, — правда паночекъ?
А на водѣ чавны не то што наша ивая душегубка! Тамъ чавны — во якъ отсюль до Тэ́клиной хаты — дадуши-жъ будить!
А отъ мосту видны домы-домы, да церквы́. Усё каменицы, а крыши съ бляхи. Нигдѣ не видно ни соломы, ни драницъ. Ну ладно.
— А дѣ тутъ самая бо́льшая губёрня? спросіу я урядника, што ходіу по вулицѣ.
— Икая важить губерня?
— А вотъ, кажу, бумага.
Енъ гэта растаре́щау вочн на бумагу. Глядѣу, глядѣу и кажить:
— Иди, кажить, на За́мокъ прямо, тамъ спросишь.
Я на Замокъ. Миную бѣлыя хоромы, миную красныя хоромы, — гляжу валить народъ! Божухна мой, во кирмашъ! Двинуцца, двинуцца. Я жъ думаю, што ета оттуль, ажъ нѣ. Тискаюцца, знацца, той туды, той оттуль. Усе боли коло стѣны держуть. На дорогу нихто, ня бось, не идеть. Больши зъ молодыхъ, со шляхтовъ. А на вочахъ у мальцовъ шкло поначепано. Кажиный моргаить на паненыкъ, а паненки чмыхають и головой кивають, а нѣкоторіи во гэдакъ одинъ за другимъ подъ руку идуть. А другіи такъ коло стѣнъ приперлися и крутють вусы — мусить кого дожидають ти што?
— Чаго яны ходять? кажу одному мальцу.
— Гуляють, кажить — не видишь ти што? Гуляють штобы значить пообѣдать ле́пи.
И самъ курить цыгарку и смяецца.
— Во коли бы ихъ у цапы, тн за соху, — скорѣй бы яны ѣсть захотѣли, думау я. Съ цѣпомъ бы стольки не походіу, а бабамъ бы дау грабли, ти мялицу ленъ мять — во имъ объѣдать!.. не то што объѣдать, а и полуднывать захотѣу бы другій, да и усы не крутіу бы такъ — правду паночекъ?
Ну, ладно. Пошоу я, звацца, по своему дѣлу, по тый самой бумаги. Держу, знацца, докуме́нты за пазухой, а торбочка у мяне съ харчами при боку. Ажъ глядь у передъ — панъ нѣкій особный, на шапкѣ обручъ золотый, по пальту полосы золотыя, и гузики понасажены усе масянзовые, блескучіе якъ змѣиная голова. Ладно. Я ему: „здраства“, а енъ — ничего, смѣецца. И чаго енъ смѣецца другій, якъ малпа[5]?!..
Тады я по улицѣ, да на низъ, да къ церкви, гляжу у верхъ — нѣхто высоко-высово ходить. Постоитьин пойдить… Тады я кажу: чаго енъ тамъ ходить? А нѣйкій чаловѣкъ несеть кажухъ и кажеть: а табѣ якое дѣло? А самъ и пошоу съ тымъ самымъ кажухомъ. Я ета деруся все выши, выши, прямо до той каменицы, гдѣ бумаги отдають. Я за одны двери — ни туды, я за другіи — ни туды, я выши — ажъ чаловѣкъ нѣкій высунуу во гэдакъ голову. Я ему бумагу, а енъ: секлетарь, кажить, пошо́у, приходи за-послѣ-заутра, бо заутра свято. Тады я сѣвъ на лѣстницу, отломіу ковалакъ хлѣба, хотѣу закусить, ажъ тый чаловѣкъ опять вытырнууся: иди, кажить, на низъ, тутъ не можно. Ладно. Сѣу я на самомъ, знацца, низу, закусіу сухого хлѣбца, да и думаю: драбану я еще уверо́хъ. Драбанӱу. Запалили хунари. Тады я на вулицу да къ вокнамъ. Ажъ на вокнахъ магазыны усякіи, матэріалъ усякій, паркалъ на рубахи, чирвоный, сукно на армякъ первѣйшее, ну и такъ масянзовые штрументы усякіи…
Тады я пришоу ужо туды, гдѣ двѣ луны висѣли. Гэта не то што двѣ луны настоящіи, а такъ пузыри[6], знацца, стеклянныи алн не простые, паночекъ, гдѣ жъ простые пузыри будуть горѣть?
Улѣзъ я у хоромы ажъ и тамъ пузырь горить. Правда я и разглядѣу тый огонь: прямо носомъ коло его торчау… Тады я думаю, шарахну у тыи двери. И только я заложіу ногу у тыи двери ажъ нѣйкій чаловѣкъ хвать мене во за гэта мѣста: куды ты, кажить?… — „А табѣ якое дѣло?“ кажу. Якъ я тольки „якое дѣло“, а енъ мене тады во за гэто мѣсто да уряднику, а урядникъ свись! да и сдау мене другому уряднику, а тый мене бокомъ-бокомъ да тымъ самымъ трахтомъ да у пожарную. Ну ладно. Пришли мы у пожарную; ажъ тамъ полъ, на полу еще нѣхто сидить. И печка топицца. Тый человѣкъ картошку пякеть. Я ета сѣу къ печки, ажъ тамъ тепло, ладно. Я обогрѣуся, вынуу хлѣба, а чаловѣкъ дау мнѣ три бульбины. Я повечереу, развѣсіу лапти, помоліуся Богу и легъ спать. Ажъ рано пришоу нѣйкій начальникъ, обсмотрѣу мене, поглядѣу на бумагу… Я ему и разсвазау, якъ я гдѣ быу и што видіу и якъ мене урядникъ зараштавау. Добрый такій гэтый начальникъ! Ничего не свазау, засмѣяуся и кажить: иди домоу!… Я якъ драбануу прямо къ машинѣ, да сюды… Дыкъ што мнѣ таперь дѣлать съ тый бумагой паночекъ?