Падзеі ў часы дыктатуры К. Каліноўскага Канец паўстаньня на Беларусі
Гістарычная праца
Аўтар: Усевалад Ігнатоўскі
1930 год
Канец паўстаньня ў Польшчы

Спампаваць тэкст у фармаце EPUB Спампаваць тэкст у фармаце RTF Спампаваць тэкст у фармаце PDF Прапануем да спампаваньня!




КАНЕЦ ПАЎСТАНЬНЯ НА БЕЛАРУСІ.

К пачатку восені 1863 году паўстаньне на Літве і Беларусі пачынае заціхаць. Зьмяншаецца лік партызанскіх аддзелаў і іх лічбовы склад. Апроч таго, склад аддзелаў зьмяняецца і соцыяльна. Імэрэтынскі ў сваіх успамінах[1] так піша аб гэтым: „Условия сильно изменились осенью 1863 года. Повстанье едва держалось, да и то лишь в мелкой шляхте и в ополяченных крестьянах—католиках, преимущественно казённых. Они шныряли по ночам шайками от 20 до 50 человек не более. Рекрутировались они на марше, в каждой мызе, в каждом фольварке, а днём прятали оружие в норки и из повстанцев превращались в мирных жителей — в батраков, поденщиков, рабочих и пр.“ Калі прыняць пад увагу што князь Імэрэтынскі належаў сам да „славной стаи муравьевских орлов“ і таму стараўся маляваць паўстаньне як справу выключна паноў і ксяндзоў, дык будзе зразумелым, чаму ён абмяжоўвае сялян — удзельнікаў паўстаньня сялянамі „ополяченными“ і „католиками“. Адкінуўшы гэта, мы бачым, што паўстаньне вядзецца дробнаю шляхтаю, сялянамі, парабкамі, падзёншчыкамі і рабочымі. Буйныя і сярэднія земляўласьнікі ўшо адышлі ад паўстаньня і перайшлі ў лягер царызму. Паўстанскія аддзелы невялікія, але іх тактыка такая, што злавіць іх вельмі цяжка, дзякуючы чаму яны энэргічна дзейнічаюць і тэрорызуюць заможныя групы жыхарства. П. Бранцаў[2] піша аб гэтым так: „больших банд уже не было, остались только мелкие, имевшие в своем составе от 20 до 25 человек. Но, несмотря на свою малочисленность, они наносили много вреда обывателям, тем более, что трудно было изловить их. Скрываясь в лесах и помещичьих мызах, эти мелкие шайки своими набегами на имения русских и поляков, обнаруживших преданность правительству, наводили страх на мирных жителей“. Як мы бачым з вышэйпаданых выняткаў, паўстаньне набыло больш чырвоны характар. Паўстанскія аддзелы складаліся з эксплёатуемых і дробнабуржуазных элемэнтаў. Яны цяпер рынуліся на царскі ўрад і на паноў як расійцаў, так і палякаў.

Тым ня менш сілы паўстаньня слаблі. Зьмяншаліся экономічныя сродкі паўстаньня, зьмяншаліся і людзкія сілы, бо сялянства масава так і не ўвайшло ў паўстаньне, павялічваўся з кожным днём тэрор. Усё звужвалася мёртвая пятля, якая абхапляла чырвоны паўстанскі ўрад. У пачатку сьнежня па абгавору былі арыштаваны бліжэйшыя супрацоўнікі Каліноўскага — Дарманоўскі і Здановіч. Разам з імі было заарыштавана і шмат докумэнтаў організацыі. Расійскі ўрад прыняўся пагрозамі, катаваньнямі і абяцанкамі дабівацца ад арыштаваных, каб яны выдалі сваіх таварышоў па рэволюцыйнай дзейнасьці. Тым ня менш ніякіх паказаньняў, патрэбных царскаму ўраду, яны ня далі. Спакойна, з глыбокаю вераю ў моц сваёй справы абодва яны загінулі на шыбеніцы ў канцы сьнежня 1863 году. Хутка царская ўлада напала і на сьлед Малахоўскага. Каб па яго сьлядох сышчыкі не напалі на сьлед рэштак організацыі, ён павінен быў вакольнымі сьцежкамі ўцячы ў Пецярбург, а адтуль за граніцу.

Кіраваць справамі застаўся амаль што адзін Каліноўскі. Пераконаны ў правільнасьці сваіх поглядаў, сьмелы, энэргічны і вытрыманы, ён усё яшчэ імкнецца працягнуць паўстаньне. Ён увесь час у руху: нанова організуе партызанскія аддзелы, падтрымлівае старыя, знаходзіць усё новых і новых супрацоўнікаў, агітуе, піша, пашырае адозвы і г. д. Што ні тыдзень прыходзіцца яму мяняць сваё прозьвішча, што ні дзень — сваю кватэру і вопратку. Усе спробы царскай жандармэрыі і поліцыі злавіць яго канчаюцца поўнай няўдачай, бо верныя людзі сярод сялянства і гарадзкіх нізоў папераджаюць яго аб небясьпецы і даюць яму часовы прыпынак, ня гледзячы на тое, што ім за гэта пагражае цяжкая кара, ня гледзячы на тое, што за галаву Каліноўскага вызначана грашовая нагарода. Каліноўскі чакае вясны, каб зноў распачаць паўстаньне, але ўжо бяз белай земляўласьніцкай шляхты, апіраючыся на шырокія, сялянскія масы Беларусі і Літвы. Ён пераконвае паўстанцаў у неабходнасьці пацярпець да цёплых дзён вясны, калі лік іх зноў павялічыцца, а лясы дадуць ім лепшы прытулак для паўстанскай барацьбы.

Але царызм быў мацнейшы за паўстанцаў, не драмала і здрада. Думаючы, што Цэнтральны Паўстанскі Камітэт знаходзіцца ня ў Вільні, а ў Менску, Мураўёў у пачатку студзеня (па старому стылю) 1864 году паслаў туды на выведку спэцыяльную камісію на чале з віленскім губэрскім жандарскім штаб-афіцэрам Лосевым. Камісіі ўдалося вельмі хутка напасьці на сьлед мясцовай менскай паўстанскай організацыі. Пачаліся арышты. Сярод арыштаваных знаходзіўся студэнт Кіеўскага унівэрсытэту, шляхціц з Магілёўшчыны, Вітольд Парафіяновіч. Седзячы ў турме ў Вільні, ён пачаў выдаваць тых, каго ведаў. Ад яго дабіліся прызнаньня, што ён выконваў некаторыя даручэньні Каліноўскага.[3] „Содержащийся в Вильне под арестом политический преступник Витольд Парафианович на допросе в следственной комиссии показал, что в сентябре прошлого года, по поручению одного из главных руководителей мятежа в крае Константина Калиновского, он ездил из Вильно к члену польской организации в Петербург, бывшему обер-секретарю Правительствующего Сената, Витольду Баранецкому, живущему на Малой Морской улице № 17, кв. № 13. Пред‘явив данное Калиновским рекомендательное письмо, он, Парафианович, вручил Баранецкому присланные состоящим в Минской организации доктором Оскерко 480 рублей на предмет доставления способа к выезду за границу скрывавшемуся в Москве под чужим именем Минскому помещику и начальнику шайки мятежников Свенторжецкому“и.

Сьледчая камісія, даведаўшыся аб зносінах Парафіяновіча з Каліноўскім пастаралася ўжыць усе захады, каб дабрацца да Каліноўскага. Паміж іншым, Парафіяновіч як раз ведаў дзе і па якому пашпарту жыў у даны момант чырвоны дыктатар Беларусі і Літвы. Шляхам пагроз і абяцанак Лосеву, старшыні камісіі, удалося атрымаць патрэбныя яму паказаньні. Ратуючы сваю скуру, В. Парафіяновіч прадаў Каліноўскага, за што атрымаў „памілаваньне“. Мураўёў у сувязі з гэтым даносіць[4] у Пецярбург шэфу жандараў ніжэйпаданае: „По рассмотрении следственного дела о бывшем студенте Кіевского университета, дворянине Минской губернии, Витольде Парафиановиче, я нахожу, что он по собственному признанию и обстоятельствам дела оказался виновным в том, что был членом революционной организации, сначала в Могилёвской губернии, а потом в Минской, где и занимал должность комиссара воеводства. Хотя за означенное преступление дворянин Парафианович подлежит преданию суду и наказанию по всей строгости законов, но, принимая во внимание чистосердечное раскаяние, открытие прочих сообщников в Минской и Виленской революционных организациях, из коих вследствии сих показаний многие и в числе их стоявшие во главе организации уже арестованы, а также принимая в соображение и молодые лета Парафиановича, коих ему 19, я по представленной мне власти определил: не предавая Парафиановича суду, об‘явить ему всемилостивейшее его императорскаго величества прощение и отправить на жительство в Томскую губернию под строгий надзор полиции“. Памілаваньне, як мы бачым, было ня вельмі шчодрым. Плата за здраду была ня вельмі высокая. Тым ня менш К. Каліноўскі апынуўся ў руках царскай жандармэрыі, якая гэтаму была вельмі рада.

Каліноўскі ў гэты час жыў пад імем Ігната Вітаржэнца ў Вільні ў „сьвентаянскіх“ мурох. Тут знаходзілася гімназія, архіў, музэй старасьветчыны, былі і прыватныя кватэры. Каліноўскі жыў у кватэры настаўніка гімназіі, які, карыстаючыся зімовымі вакацыямі, выехаў некуды ў адпачынак. Поліцыя ў начы патаемна з вялікаю перасьцярогаю зрабіла аблогу ўсяго кварталу, не даючы нікому выхаду адтуль і арыштоўваючы ўсіх, хто ўваходзіў. Поліцыя застала Каліноўскага на пляцоўцы сходаў з сьвечкаю ў руцэ. На запытаньне, як яго прозьвішча, ён адказаў „Вітаржэнц“, і быў адразу заарыштаваны. Гэта адбылося 7(19) студзеня 1864 году.

Некалькі месяцаў пратаміўся ў турме чырвоны дыктатар, чакаючы кары. Яго мучылі допытамі і пагрозамі, але зламаць не маглі. Ён заставаўся цьвёрдым, поўным веры ў перамогу сваёй справы. Адзін з супрацоўнікаў вешальніка Мураўёва[5] так апісвае Каліноўскага ў часе яго знаходжаньня ў турме: „Первый день Калиновский лишь кусал себе губы и неохотно отвечал даже на вопросы, но к вечеру не выдержал к об‘явил свое настоящее имя. Несмотря на все усилия членов комиссии, им не удалось исторгнуть от Калиновского подробного показания о личностях, составлявших революционную организацию края. Он однако откровенно сознался, что был распорядителем жонда во всем крае и, как видно из показаний других лиц, он умел поддержать падающий революционный дух польского населения. Помещики его страшились. Он свободно раз‘езжал между ними, воодушевляя нерешительных и запугивая слабых. Калиновский был лет 26, крепкого сложения и с лицом жестким и выразительным; короткіе русые волосы были зачесаны назад. Таким я видел его в тюрьме за несколько дней до казни. Ему дали перо и бумагу и позволили свободно излагать свои мысли. Он написал отличным русским языком довольно любопытное рассуждение об отношении русской власти к польскому населению западного края, в котором между прочим высказывал мысль о непрочности настояших правительственных действий и полное презрение к русским чиновникам, прибывшим в край“.

Да гэтага вынятку трэба зрабіць некаторыя тлумачэньні. Аўтар вынятку два разы падкрэсьлівае, што Каліноўскі меў дачыненьне да польскага насельніцтва Беларусі. Бязумоўна, гэта ня верна. Каліноўскі быў зьвязаны з тым насельніцтвам Беларусі, якое прымала ўдзел і падтрымлівала паўстаньне, а сярод гэтага насельніцтва былі як палякі, так і беларусы. Апроч таго, мы ведаем, што радыкальная сялянская програма Каліноўскага асабліва цесна зьвязвала яго з дробнаю шляхтаю, дробнаю буржуазіяй і сялянствам, якое ў пераважнай большасьці сваёй было беларускім. Аўтар вынятку сьвядома выказвае тэндэнцыю і гаворыць фразэолёгіяй мураўёўскае сыстэмы, якая ўпарта даводзіла, што паўстаньне на Беларусі было выключна панска-польскай справай, што ўдзельнічалі і падтрымлівалі паўстаньне выключна паны і палякі. Зьвяртае на сябе ўвагу заява аўтара, што памешчыкі баяліся і не спачувалі Каліноўскаму, што зусім зразумела, калі мець на ўвазе крайні чырвоны радыкалізм дыктатара. У сувязі з гэтым ніяк ня можна згадзіцца з далейшымі словамі вынятку, дзе сказана, што Каліноўскі „воодушевлял“ нерашучых паноў. Гэта зусім ня вяжацца з тымі адносінамі паноў да Каліноўскага, аб якіх гаворыць аўтар крыху вышэй і якія існавалі ў сапраўднасьці. Запіска („рассуждение“), якую напісаў чырвоны дыктатар у турме, да нас не дайшла, а таму нам трудна сказаць, наколькі дакладна перадаў зьмест яе аўтар у сваім вынятку. Ува ўсякім выпадку яе зьмест мог быць падобны да таго, што сказана ў вынятку. Апроч таго, зусім зразумела, што яна магла быць напісана „отличным русским языком“, бо Каліноўскі, як нам вядома, скончыў Пецярбурскі унівэрсытэт з годнасьцю кандыдата праў.

Царскі суд прысудзіў Кастуся Каліноўскага да кары сьмерцю праз павешаньне.

З ласкавага дазволу т-ша Віткоўскага падаем тут знойдзены ім у архіве б. міністэрства юстыцыі прысуд па справе К. Каліноўскага, які дагэтуль яшчэ нідзе не друкаваўся.

Заключение Вре-
менного Полевого
Аудиториата.
На подлином за-
ключении Его Высо-
копревосходитель-
ство Г. Командую-
щий войсками Ви-
ленского военного
округа изволил на-
писать „Согласен.
Исполнить приго-
вор в Вильне“.
5-га Марта 1864
года.
Верно: И. д. По-
левого Обер-Aуди-
тора Неелов.
Дело Министерства Военного, Главного Военно-Судного Управления, Части Обер-Аудитора. К № 94. 1863 г. „По ведомостям и конфирмациям о политических преступниках №№ 3575, 3678, 3679, 3722, 3724, 3725, 3450, доклад за №№ 1078, 3776, З777, 3769, доклад № 248“.
Временный Полевой Аудиториат, рассмотрев представленное Комиссиею военного суда, учрежденною при Виленском Ордонанс-Гаузе, военно-судное дело о дворянине Гродненской губернии и уезда, Викентие-Константине Семенове Калиновском, 26 лет, римско-католического вероисповедания, сужденном по Полевому уголовному Уложению за преступное служение польскому революционному комитету в звании секретаря при комиссаре Литвы, находит, что еще в начале раскрытия действий революционной организации в г. Вильне, по показаниям некоторых из лиц, исполнявших преступные должности, обнаружено, что одним из самых преданных делу восстання и наиболее деятельных его руководителей в здешнем крае, был студент С.-Петербургского Университета Калиновский и что он сначала в звании комиссара

Гродненского воеводства занимался устройством революционной организации в Гродненской губернии; впоследствии-же, прибыв в Вильно, заведывал отделением внутренних дел в так называемом „исполнительном отделе на Литве“. В продолжении нескольких месяцев Калиновский, меняя фамилии и пользуясь подложными паспортами, успевал скрываться от розысков полиции и арестован уже 29 января настоящего года, при чем скрыв фамилию свою и называясь дворянином Игнатием Виторженцем, утверждал при первоначальных допросах, что в университете не был и в организации польской не участвовал; но, быв признан дворянкою Мариею Греготович, знавшей его под другим именем, подсудимый Калиновский открыл настоящую свою фамилию и при этом, подтверждая обнаруженные прежде преступные действия свои, об‘яснил, что по окончании курса наук в С.-Петербургском Университете со степенью кандидата, он по убеждению бывшего впоследствии комиссаром Литвы, Дю-Лорана и как уроженец здешнего края, решился содействовать революционному движению против правительства; сначала он был послан Дю-Лораном для собрания сведений о состоянии шаек в Гродненском воеводстве, а в начале июля 1863 года вызван в Вильно и, заняв должность секретаря при Дю-Лоране, некоторое время занимался перепискою известий и составлением статей о ходе восстания для отсылки за границу; в конце-же июля Дю-Лоран уехал из Вильно, не оставив в виду скорого своего возвращения никаких точных распоряжений и потому вся деятельность его раздели­лась между тремя дицами: им, Калиновским, и бывшими: комиссаром Виленского воеводства Дормановским (он-же Суходольский) и начальником г. Вильно Малаховским; а по арестовании первого из них и от‘езде в С.-Петербург последнего, он, Калиновский, один принял на себя роль главного распорядителя в крае и немедленно восстановил должность начальника города, поручив исполнение её бывшему экспедитору при Дю-Лоране Титусу Далевскому, на что и выдал ему номинацию. Затем, руководясь желанием поддержать восстание в крае, он, Калиновский, издавал одним своим лицом от имени „Литовского отдела“ разные распоряжения, воззвания и прочее. Таким образом, желая ослабить влияние за границею адресов, подаваемых правительству, он об‘явил разрешение обывателям Литвы не стесняться в подписи этих адресов, так-как подобные заявления польским жондом необязательными для лиц, их подписавших; обращался к католическому духовенству Виленской Консистории по поводу изданного им увещательного циркуляра по епархии; писал к епископу Волончевскому ответ на воззвание его к пастве и об‘явил запрещение обывателям Литвы выезжать за границу без предварительного разрешения на то жонда. Со всех этих бумаг он, Калиновский, посылал копии в Париж вместе с сообщениями об арестах, секвестрах имений и других событиях в крае. В то-же время oн поддерживал сношения с революционными управлениями в воеводствах, требуя сколь возможно точных и подробных донесений о состоянии шаек и их действиях, общем настроении национального духа и проч., при чем для поддержания вооруженного восстания и вспомощество­вания пострадавших от него высылал деньги из принятой от Малаховского перед отъездом его кассы, высылал номинации начальникам шаек: Мацкевичу на звание организатора войск и Сове на чин поручика, в конце-же 1863 года, постоянно получая неудовлетворительные ответы, в виду невозможности продолжат борьбу, сделал распоряжение о роспуске шаек в Ковенской губернии и в Инфляндских уездах Витебской губернии, приказав выдать всем чинам отпускные билеты до весны. Все это было сделано Калиновским, как он сам показал, по его собственному усмотрению, а не вследствие приказаний из Варшавы. Открыть же сообщников своих, несмотря на не­однократные убеждения, подсудимый Калиновский отказался.
Сообразив изложенные обстоятельства, Временный Полевой Аудиториат признает подсудимого Калиновского виновным в том, что, принадлежа к бывшей в здешнем крае Польской революционной организации с самого начала её образования, он, по показанию его, исполнял сперва поручения называвшегося комиссаром Литвы Дю-Лорана, при котором впоследствии был секретарем, а по от‘езде Дю-Лорана и за отсутствием других членов организации принял на себя обязанности главного распорядителя по восстанию в крае и, стремясь поддержать восстание, издавал от имени революционного правления разные распоряжения и воззвания, рассылал деньги в мятежнические шайки, выдавал номинации на революционные должности и звания, сносился и получал донесения от подведомственных революционных управлений в воеводствах и в конце минувшего года, видя совершенную невозможность продолжать восстание, но, надеясь возобновить его в настоящем году, сделал распоряжение о роспуске шаек до весны. Посему Временный Полевой Аудиториат, причисляя подсдимого Калиновского, как члена революционной организации и в последствии самостоятельного распорядителя в течение нескольких месяцев восста­нием во всем Литовском крае, к 1-ой категории преступников, поименованных в Высочайше утвер­жденных 11-го мая 1863 года правилах о порядке наложения взысканий на мятежников, полагает: подсудимого дворянина Викентия-Константина Калиновского 26 лет за преступления его, составляю­щие высшую степень участия в мятеже против правительства с возбуждением к тому других и деятельным распространением и поддержанием восстания, на основании 3 пункта упомянутых пра­вил, а так-же 175, 176 и 561 ст. V кн. Военно-Уго­ловного Устава, казнить смертию повешением; имущество-же, какое у него окажется, или впослед­ствии могло-бы перейти к нему по наследству от родителей, конфисковать в казну.
Заключение это Временный Полевой Аудито­риат представляет на благоусмотрение его Прево­сходительства Господина Командующего войсками Виленского военного округа.
С подлинным верно: Помощник Полевого Обер-Аудитора. № 858, 4 марта 1864 года“.

Да прысуду па справе К. Каліноўскага трэба зрабіць некаторыя заўвагі. Прысуд, як і іншыя докумэнты, што вышлі з-пад пяра Мураўёва і „арлоў“ яго „слаўнай“ зграі, напісаны згодна з тэндэнцыяй таго часу, што паўстаньне на Беларусі ёсьць справа выключна польскага панства. Зразумела, у сувязі з гэтым Каліноўскі прыцягваецца да адказнасьці „за преступное служение польскому революционному Комитету“, за тое, што ён належаў да „бывшей в здешнем крае Польской революционной организации“. Мы некалькі разоў зазначалі, што сувязь паміж Варшаваю і Вільняю была, што паўстаньне на Беларусі было ўвязана з паўстаньнем у Польшчы, але фразэолёгія мураёўскай сыстэмы разумее ня гэтую сувязь. Яна падкрэсьлівае, што паўстаньне на Беларусі ў гэтым „искони русском крае“, рэч выпадковая, што яно зьяўляецца „інтрыгаю“ выключна польскіх паноў. Зразумела, з гэтым згадзіцца ня можна.

Згодна з такою тэндэнцыяю прысуд зусім зьмяншае значэньне мясцовага поўстанскага цэнтру на Беларусі і Літве і павялічвае ролю варшаўскага камісара пры Віленскім Камітэце. Кастусю Каліноўскаму прыпісваецца толькі пасада сакратара пры Варшаўскім камісары Дюлёране. Такой пасады ня было, і Каліноўскі ніколі такой пасады не займаў. Апроч таго, калі стаць на пункт погляду, што паўстаньне на Беларусі ёсьць панска-польская інтрыга, то зьнішчаецца падзел паўстанцаў на белых і на чырвоных, зьнікае барацьба паміж імі, зьмены організацыйных цэнтраў паўстаньня. Наогул уся справа паўстаньня спрашчаецца і ставіцца няправільна. Так і падыходзіць да паўстаньня прысуд.

Па тэксту прыгавору К. Каліноўскі ўвайшоў у рэволюцыйны рух „по убеждению бывшего впоследствии комиссаром Литвы Дю-Лорана“. Факты гавораць, што гэта няпраўда. Далей, у прысудзе сказана, што Каліноўскі „был послан Дю-Лораном для собирания сведений о состоянии шаек в Гродненском воеводстве“. Гэта таксама няпраўда. На аснове разабраных матар‘ялаў мы добра ведаем, пры якіх умовах Каліноўскі і іншыя чырвоныя павінны былі пасьля белага перавароту (11 сакавіка 1863 году) апынуцца ў провінцыі. Мы ведаем, што Каліноўскі папаў у Горадзеншчыну ў годнасьці паўстанскага камісара. Аб гэтым гаворыцца і ў прысудзе на некалькі радкоў вышэй. Там-жа гаворыцца, што пасьля прыезду ў Вільню з Горадзеншчыны Каліноўскі загадваў у Камітэце ўнутранымі справамі. З гэтым магчыма згадзіцца. Зварот у Вільню адбыўся ў першых лічбах чэрвеня (па старому стылю), а не ў пачатку ліпня, як вызначана ў прысудзе.

Ёсьць цэлы шэраг і іншых памылак у прысудзе. Няпраўда, што Каліноўскі „об‘явил разрешение обывателям Литвы не стесняться в подписи адресов“ на імя цара. Наадварот, чырвоныя змагаліся (праўда, няўдала) з падачаю адрасоў, у сувязі з чым знаходзіцца, напрыклад, замах на забойства А. Дамэйкі. Прыгавор далей адзначае, што Каліноўскі вёў беспасрэдныя сувязі з Парыжам, што Тытус Далеўскі быў экспэдытарам пры Дюлёране. Гэта таксама ня мае пад сабою ніякіх падстаў. Імя бацькі Каліноўскага ў прысудзе паказана „Сямён“ у той час, як сапраўды ён называўся „Сымон“.

Цэлы месяц пасьля конфірмацыі прысуду Каліноўскага прамучылі ў турме толькі 7/19 красавіка 1864 году яго пакаралі праз павешаньне ў Вільні на Лукіскім пляцы. Вышэйпамянёны Мосалаў так апісвае кару Каліноўскага. „Было ясное, холодное утро. Калиновский шел на казнь смело. Придя на площадь, он встал прямо лицом к виселице, и лишь по временам кидал взоры на далёкую толпу. Когда ему читали конфирмацию, он стал было делать замечания. Так, например, когда назвали его имя — дворянин Викентий Калиновский, — он воскликнул: „у нас нет дворян, у нас все равны“. Полицмейстер покочал ему головой и просил замолчать“.[6]

Сьмяротную кару К. Каліноўскага можна лічыць апошнім яскравым эпізодам паўстаньня 1863 году на Беларусі. Паўстаньне замірае. Рэакцыйнымі коламі царскай Расіі Мураўёў абвяшчаецца гэроем ўсерасійскага маштабу. Офіцыйныя пісакі царскага самаўладзтва не шкадуюць сіл, каб падняць на вышыню недасяжнага ідэалу асобу вешальніка Мураўёва. У гэтай справе некаторыя з іх даходзяць да вышэйшай ступені віртуознасьці. Вось да прыкладу адзін такі вынятак з тагочаснай „патрыятычнай“ літаратуры аб Мураўёве. „С моей точки зрения он (Муравьев) заслуживает еще при жизни памятніка на счет поляков за то добро, которое он им сделал, энергично и быстро подавивши мятеж“.[7] Аўтар забыўся толькі далучыць да палякаў іншыя нацыянальнасьці, ня выключаючы і расійцаў, якія адначасна выносілі на сваім карку „дабрачыннасьці“ і апеку Мураўёва.

Цікава, што нават сярод рэакцыянэраў знайшліся „лібэралы“, якія былі проці Мураўёва, лічачы яго сыстэму вельмі рызыкоўнаю. Да гэтай групы належалі — шэф корпусу жандараў Доўгарукі, пецярбурскі генэрал-губэрнатар Сувораў і інш. Гэтая група псавала шмат крыві вешальніку сваімі прыдворнымі і іншымі інтрыгамі. Мураўёў у сваіх запісках[8] лічыць паводзіны гэтай групы вельмі небясьпечнымі для справы і піша так. „Очевидно, что из трех врагов — мятежа, петербурского правительства (разумеецца пецярбурская група рэакцыянэраў-„лібэралаў“. У. І.) і варшавского жонда — самая трудная борьба была с двумя последними“. У барацьбе з пецярбурскай групай ворагаў Мураўёву дапамагалі яго прыхільнікі і панэгірысты з рэакцыйна-консэрватыўнага лягеру, да якога трэба аднесьці нават такіх прадстаўнікоў расійскай літаратуры, як даволі вядомых у тыя часы поэтаў Цютчава і Вяземскага.

Цютчаў напісаў,[9] напрыклад, такі верш, адрасаваны на імя Суворава:

„Гуманный внук воинственного деда!
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь.
Как извинить пред вами эту смелость,
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас Росии целость,
Всем жертвуя народу своему“.

У сувязі з вершам Цютчава стаіць і верш П. А. Вяземскага, накіраваны таксама на імя Суворава і зьяўляючыйся разам з тым апалёгіяй і панэгірыкам вешальніка Мураўёва. Падаем вынятак з гэтага вершу.

„Да, князь! Поэт был прав: наверно вашим дедом
Было-бы скреплено письмо друзей к тому,
Которого Вы, князь, честите людоедом
За то, что он казнил по долгу своему.
Как Вы, он не искал в народе популярность,
Нежданная она пришла к нему.
Слывет он извергом, однако-же гуманность,
Где можно допустить, доступна и ему“

Цікава тое, што нават вядомы радыкальны поэта „печали и гнева“, які клікаў моладзь „от ликующих, праздно болтающих, умывающих руки в крови“ ісьці „в стан погибающих за великое дело любви“ — Някрасаў — таксама зьнізіўся да напісаньня дыфірамбу на чэсьць вешальніка-Мураўёва. У красавіку 1866 году ангельскі клюб у Маскве даваў урачысты абед на чэсьць Мураўёва. У час гэтага ўрачыстага абеду Някрасаў і зачытаў свой прывітальны верш. К. Чукоўскі так апісвае гэты факт.[10] „Читая записки Дельвига и сопоставляя их с другими свидетельствами, ясно представляешь себе всю эту неловкую сцену. Муравьев, многопудовая туша, помесь бульдога и бегемота, сидит и сопит в своем кресле. Вокруг него более почетные гости. Некрасова нет среди них, это тесный кружок, свои. Тут старшина клуба, граф Г. А. Строганов, друг и сотрудик Муравьева генерал-лейтенант П. А. Зеленый князь Щербатов, граф Апраксин, барон А. Н. Дельвиг и другие. Небольшая кучка интимно беседующих. Официальное торжество уже кончилось. Вдруг к Муравьеву подходит Некрасов и просит позволения сказать свой стихотворный привет. Муравьев разрешил, но даже не повернулся к нему, продолжая попрежнему курить свою трубку. Жирное, беспардонное, одутловатое, подслеповатое, курносое, бульдожье лицо Муравьева по прежнему осталось неподвижным. Он словно и не заметил Некрасова. По словам П. М. Ковалевского (которые не следует понимать буквально) Муравьев окинул его презрительным взглядом и повернул ему спину. — „Ваше сиятельство, позволите напечатать?“ — спросил Некрасов, прочитав свои стихи. — „Это ваша собственность“, — сухо отвечал Муравьев — „и вы можете располагать ею, как хотите“. — „Но я просил-бы вашего совета“, — настаивал почему-то Некрасов. — „В таком случае, не советую“, — отрезал Муравьев, и Некрасов ушел, как оплеванный, сопровождаемый брезгливым взглядом всех.

Ніжэй мы падаем тэкст вершу Някрасава, што прысьвечаны вешальніку:[11]

„Бокал заздравный поднимая,
Еще раз выпить нам пора
Здоровье миротворца края,
Так много-ж лет ему! Ура!
Мятеж прошел, крамола ляжет,
В Литве и Жмуди мир взойдет.
Тогда и самый враг твой скажет:
Велик твой подвиг… и вздохнет.
Вздохнет, что ставши сумасбродом,
Забыв присягу, свой позор,
Затеял с доблестным народом
Поднять давно решенный спор.
Пускай клеймят тебя позором
Лукавый запад и враги,
Ты мощен Руси приговором,
Её ты славу береги.
Нет, не помогут им усилья
Подземных их крамольных сил.
Зри, над тобой, простерши крылья,
Парит архангел Михаил!“

Гэты пэрл творчасьці Някрасава, як мы бачым, пачынаецца з „бокала“, пакрашаецца „крамолой“ і „присягой“, а канчаецца „архангелом Михаилом“. Далей гэтага, здаецца, ужо няма куды ісьці. Праўда, паводле некаторых вестак магчыма думаць, што вышэйпаданы верш ня ёсьць сапраўдны верш, прачытаны Някрасавым вешальніку Мураўеву. „Московские Ведомости“[12] зазначаюць, што прывітальны верш Някрасава канчаўся словамі „виновных не щади“. Апроч таго, і сам Някрасаў у свае часы казаў, што яго застольны верш меў 12, а ня — 20 радкоў, як гэта відаць з вышэйпаданага. Але нават і К. Чукоўскі, які задаўся мэтаю апраўдаць Някрасава „если не совсем, то отчасти“, піша: „Здаецца, што той (сапраўдны. У. І.) верш быў ня лепш, але яшчэ горш за гэты (вышэйпаданы. У. І.), і Някрасаў выявіўся ў ім яшчэ большым здраднікам у адносінах да сваіх пераконаньняў.[13]

Але, як мы ўжо зазначылі раней, прогрэсыўная частка расійскага грамадзянства стаяла на старане паўстаньня і рэзка выступала проці таго „патриотического сифилиса“ (выраз Герцэна), на які захварэлі рэакцыянэры. Яны адразу выступілі і проці патрыятычнага вершу Някрасава. Герцэн пісаў: „Браво, Некрасов, браво! Прызнаемся, этого мы от вас не ждали, а ведь вам известно, как интимно мы знаем вашу биографию и как много мы могли от вас ждать. Браво, Некрасов, браво!“[14] Адзін з рэволюцыянэраў таго часу, якому выпадкова ўдалося вызваліцца ад мураўёўскай шыбеніцы, І. А. Худзекаў пісаў: „При всей подлости этого поступка, какая была в нем доля глупости. Мы не говорим уже о гнусности того факта, что литература сочла за свой долг соперничать с палачами. Некрасов сделал-бы меньшую подлость, если-бы за свой собственный счет построил для нас виселицы“.[15] Адазваўся на верш Някрасава і пясьняр Фэт:

„К музам, к чистому их храму,
Продажный раб, не подходи.“

Паўстаньне на Беларусі і Літве загасла. Калі падлічыць усіх пацярпеўшых у часы паўстаньня на Беларусі і Літве, то атрымаецца солідная лічба. Па офіцыйных даных[16] было прыцягнута да судовай адказнасьці 18.590 асоб. З іх меншая палова, у ліку 9.229 асоб, была прызнана па суду апраўданаю. Усе яны тым ня менш адміністрацыйна былі прызнаны неблаганадзейнымі і адданы пад яўны ці пад тайны нагляд поліцыі, або высланы за межы Беларусі. Большая палавіна абвінавачаных у ўдзеле ў паўстаньні, у ліку 9.361 асобы, былі прызнаны вінаватымі і пакараны. Наложаныя кары вызначаюцца па групах так: павешаных і расстраляных 128 асоб, высланых на катаржныя работы 972 асобы, высланых у Сібір на пасяленьне 1427, зданых у салдаты 345, у арыштанскія роты 846, высланых на пасяленьне ў цэнтральную Расію 1529 асоб, пераселеных на скарбовыя землі 4096 асоб. Сюды не ўваходзяць пакараныя па Аўгустоўскай губэрні, якая была аддана пад мураўёўскі рэжым, а таксама пакараныя ў часы генэрал-губэрнатарства наступніка Мураўёва, Каўфмана. Само сабой зразумела, што гэтыя офіцыйныя лічбы не адпавядаюць сапраўднасьці, бо яны паменшаны. Трудна дакладна ўстанавіць, наколькі паменшаны лічбы. Магчыма думаць, што прыблізна ў два разы. Да такога вываду мы прыходзім на аснове такіх падлічэньняў. Проф. Бэрг, які меў магчымасьць карыстацца поўнымі матар‘яламі і вывучаў паўстаньне як сучасьнік гаворыць: „Если счесть всех казненных в Северо-Западном крае за время управления Муравьева, придется один человек на три дня“.[17] Калі прыняць пад увагу гэтыя даныя, а таксама і тое, што Мураўёў кіраваў на Беларусі два гады, то лічба пакараных сьмерцю з 128 павышаецца да 243 чалавек. Як мы бачым гэтая лічба ў два разы больш за офіцыйную лічбу. Такія суадносіны мы пашыраем і на іншыя лічбы пацярпеўшых. Колькі народу забіта ў бойках з таго і другога боку, мы ня можам устанавіць нават прыблізна.


  1. Н. Имеретинский. Воспоминания о графе М. Н. Муравьеве. Исторический вестник. 1892 г. Том 50, ст. 634-35.
  2. П. Д. Брянцев. Польский мятеж 1863 года. Вильна. 1892 г., ст. 220.
  3. Rok 1863 na Minszczynie. Witkowski, Janiewicz i Lech. Менск, 1927, ст. 92
  4. Ibidem, ст. 98
  5. А. Н. Мосолов. Виленские очерки. 1863—1865 г.(Муравьевское время). С.-Петербург. 1898 г., ст. 125-26.
  6. А.Н. Мосолов. Виленские очерки, ст. 126-7
  7. Русский Архив. 1895 г. № 1. И. Митропольский. Повстание в Гродне в 1863-4 г. г., ст. 138.
  8. Русская Старина. 1882 год. № XI. М. Н. Муравьев. Записки об управлении Сев.-Западным краем и об усмирении в нем мятежа, ст. 414.
  9. Русская Старина. 1883 год. № IV. Граф М. Н. Муравьев, ст. 208.
  10. К. Чуковский. Поэт и палач. (Некрасов и Муравьев). Петербург. Изд. „Эпоха“. 1922 г., ст. 8-9.
  11. Ibidem, ст. 11.
  12. „Московские Ведомости". 1866 год 20 апреля.
  13. К. Чуковский. Поэт и палач. Петербург. 1922, ст. 11.
  14. „Колокол". 1866 год. № 220.
  15. K. Чуковский. Поэт и палач, ст. 4.
  16. а) Русская Старина 1883 г. Т. III, 621. б) Л. Тихомиров. Варшава и Вильна, в 1863 году. 1897 г. Оттиск из 281 номера Московских Ведомостей за 1897 г. в) Dwadziescia piec lat Rosij w Polsce. (1863-1888). Zarys historyczny. Przedruk z „Ekonomisty Polskiego". Lwow. 1892. ст. 57.
  17. Русская Старина. 1883 г. № IV. Н. В. Берг. К запискам Муравьева, ст. 228